его жены. Но соседи нам отказали:
— Самовар нам самим нужен. Скоро вернутся работники с поля, надо же их чаем попоить.
Ну зачем они хитрили, зачем лгали? Ведь у дяди Мурата три самовара, хватило бы и для работников, и для нас.
Нашу мать не огорчил отказ. Она спокойно сказала:
— От богатого добра не жди. Ничего, обойдемся! Не дай бог зависеть от этих скряг.
Мать поставила на огонь казанок, когда вода вскипела, заварила цветы травы матрешки. Эту душистую заварку мы и пили, настоящий чай был нам не по карману…
Но на этот раз привычный чай никому не понравился.
— Пахнет железом! — поморщился отец.
А нам, ребятам, было скучно без веселой песенки самовара. Ведь казанок не способен петь.
Потом в этом же казанке мать сварила суп из борщевника. Но и он показался нам не таким вкусным, как раньше.
В это время к нам пришла бабушка Сарби и начала жаловаться на свою горькую судьбу.
Одна она. Сына Фаттаха забрали в солдаты. С прошлой осени мать ждет от сына весточки. Но Фаттах молчит. Может, его уже нет в живых? Другого сына, Салиха, освободили от воинской службы, чтобы он мог содержать престарелую мать. Салих уехал искать на заводе работу и пропал. И от него нет вестей.
Одна она. Заработать серпом, как раньше, не может, никто не наймет жать старуху, да и нет у нее сил. Ноги плохо ходят, все тянет прилечь. Но не полежишь на голых досках, а кошму и тюфяк забрали. И нет денег их выкупить.
Вот она и пришла к нам с просьбой:
— Хисмат, дитя мое! У тебя доброе сердце. Помоги мне!
Отец удивился:
— Но чем я могу помочь тебе, бабушка Сарби? У меня у самого нет денег.
— Хисмат, дитя мое! Я не денег прошу. Помоги мне в базарный день продать козу. Думаю, должны дать за нее три рубля. Она того стоит. Тогда можно будет выкупить мою перину и кошму.
Мы переглянулись. Неужели бабушка Сарби решилась продать свою единственную козу, свою кормилицу! Как же она будет жить без козы? Но другого выхода достать деньги и заплатить долги у бабушки Сарби не было.
Бабушка Сарби ушла.
Ушел и отец просить у кого-нибудь денег взаймы. Он вернулся домой поздно, без копейки в кармане. Одних хозяев он не застал дома, другие уже раздали задатки работникам, нанявшимся жать.
Ну, а тем, кто побогаче, некогда было выслушивать просьбу о помощи. Они были заняты важным делом: ждали к себе на обед самого муллу.
На другой день отец снова отправился на поиски денег и снова напрасно.
Невесело стало у нас в доме. И не только у нас, но и у всех бедняков, чьи вещи будут проданы, если они не уплатят долги. И эти бедные люди, как и мой отец, безуспешно стучались в чужие двери.
И все — и мы, и они — с тревогой ожидали базарного дня.
IV
В базарный день мать подняла всех нас рано. Но не успели мы выпить наш чай — отвар из матрешки, — как под окнами послышалось козье блеяние. Запыхавшаяся бабушка Сарби тащила на веревке свою козу.
— Вот привела, — с трудом выговорила бабушка Сарби. — Хоть бы попала моя козочка в хорошие руки. А она уж свою хозяйку не подведет. Ее держать выгодней, чем какую-нибудь коровенку. Сама ест мало, а молока дает много. И молоко у нее жирное, полезное.
Коза все время громко блеяла. И я спросил:
— Почему она так орет?
— Потому что отбилась от подружек, в стадо просится. А может, чует недоброе. Она у меня умница. Все понимает, хотя и коза.
Отец торопливо допил чай, взял веревку, а мне приказал подгонять козу сзади прутом.
Мне было жаль бить ни в чем не повинное животное, но как быть с упрямицей, которая не хочет сделать ни шагу?
— Иди, иди, — уговаривала козу бабушка Сарби. — Ну что ты на меня так смотришь, в чем упрекаешь? Знаю, что ты меня поила и кормила, но и я тебя берегла как зеницу ока, ухаживала за тобой, как за своим ребенком. Не думала я тебя продавать, заставили меня…
Но коза не хотела слушать бабушкиных ласковых уговоров. Упершись в землю всеми четырьмя ногами, она громко и жалобно блеяла, тряся бородой.
Пришлось мне взять в руки прут.
Бабушка Сарби в последний раз любовно похлопала козу по спине и заплакала:
— Прощай, моя хорошая!
Коза покосилась на прут и неохотно пошла за отцом.
Но и по дороге она пыталась вырваться, крутила головой, все оборачивалась и протяжно блеяла, будто спрашивала бабушку Сарби: «Куда ведут меня эти люди? Зачем ты отдала в чужие руки меня, которая тебе верно служила?»
И глаза у козы странно блестели, будто их застилали слезы, будто плакала не только бабушка Сарби.
V
В этот день базар был завален кошмами, тюфяками, перинами, казанками, самоварами, отобранными у не уплативших долги бедняков. Распродажей их ведал староста Саляхи.
Среди этой груды вещей я все же нашел глазами наш тюфяк и самовар. Тюфяк, должно быть, швыряли как попало, потому что один край у него распоролся и наружу вылезла шерсть.
Да и самовар выглядел осиротевшим. С тех пор как его увезли из нашего дома, он потускнел.
Не было заботливой руки нашей матери. Ведь она каждое утро взбивала тюфяк, каждый день мыла самовар и чистила его толченым кирпичом, смешанным с простоквашей. Потому-то наш старый самовар всегда блестел как новенький.
А теперь его блеск потух, и наш самовар не привлекал покупателя. За него предлагали всего два рубля. А на наш старый тюфяк вообще никто не смотрел.
Не пользовалась успехом и коза бабушки Сарби. Коз на базаре продавалось много, и цена на них резко упала.
Один приезжий предложил за козу бабушки Сарби рубль восемьдесят копеек.
— Разве это цена? — попробовал усовестить его отец — ведь только одна шкура стоит рубль.
И начал расхваливать козу: молока она дает много, а будет давать еще больше, она суягная…
Но приезжий отошел, не дослушав.
Я очень обрадовался, увидев на базаре Хабира-агая. За пререкание с начальством его два дня продержали взаперти и наконец выпустили. Где-то раздобыл деньги и, заплатив долги, выкупил у старосты Саляхи свой казанок и самовар.
Староста Саляхи и тут не удержался. При всем базаре стал поучать Хабира-агая, как надо ему жить:
— Пора поумнеть. Если
